ФИЛОСОФИЯ
Вестник Омского университета, 2003. №4. С. 48-50.
vttk 111 1.1 on oi .01
(с) Омский государственный университет 1 ^ ±±±.±.±ои.о±.^±
ПУСТОТНОСТЬ СОЗНАНИЯ И ТЕМАТИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ МИФА
В.М. Шкарупа
Омский государственный университет, кафедра философии 644077, Омск, пр. Мира, 55а1
In this article is investigated the emptiness nature of consciousness based on the thematic analysis of myth, the first (archaic) stage of evolution of human consciousness.
1. Ведение: суть сознания как вечное ускользание
Человек - вечный странник в этом мире, хотя ему крайне приятно представлять себе, что именно он - пуп мироздания. Он вечно находится в состоянии перехода, в состоянии устремленности за все мыслимые пределы, он находится на мосту бытия, обдуваемый всеми ветрами вселенной, перманентно ускользая от какой-либо собственной определенности, но подвергая все большей определенности окружающий его мир. Находясь в круге мироздания, он занимает сердцевину бытия. Он находится в самой середине мира, и ему хочется верить, что в золотой. Великую ношу бытия взвалил он на свои плечи и должен нести за это полную ответственность. И он ее несет, расплачиваясь за нее самой высокой монетой жизни своей - своим собственным бытием, которое оказывается сверхпарадоксальным, ибо оно вместило в себя все парадоксы этого мира, в том числе и парадокс его небытия. Но тем самым человек посягнул на абсолют, ибо подобно ему попытался он вместить в себя и бытие, и его онтологическое отрицание - небытие.
С того самого момента, с которого начинается собственно человеческая история, история овладения человеком мира и самим собой (аналогично можно добавить: и овладение человека миром - окружающим миром вещей и событий), то есть с того момента, когда зарождается у человека сознание, и не только усвояет внешний мир, представляющийся ему как трансцендентно-материальное бытие в идеальных формах бытия (что, в общем-то, и означает сознание), но и усвояет и само это усвоение (самосознание), а это и
1 e-mail: shkarupa является самым трудным в понимании сути человеческого сознания, ибо на этом уровне появляется нечто невыразимое, составляющее самую глубинную суть сознания: сознание, пытающееся схватить самое себя, вечно от самого себя ускользает - это, словно кошка, играя, стремится ухватить кончик своего хвоста. Сознание сознания, идеальное идеального - это является непостижимым и невыразимым, ибо предмет и субъект сливаются в вечном круговороте-танце познания и не могут слиться в беспредельной карусели превращения субъекта в предмет и предмета в субъект. Если мы сознание трактуем как отражение внешнего мира, то здесь еще ничего странного (по определению) не возникает. Но вот отражение самого отражения вызывает подозрение бессмысленности или, во всяком случае, подозрение на опрокидывание в бесконечность (reductio ad infinitum), что, впрочем, для формальной логики также является одним из выражений бессмыслицы. Любое высказывание о мире и о самом себе неявно предполагает наличие такой трансцендентной точки зрения, с которой только и возможно такое высказывание. Чтобы о чем-либо иметь представление, нужно выйти за его пределы - покинуть его пустотность (внутри чего-либо последнее всегда оказывается пустотным, невидимым, неосязаемым и т.д.; нечто изнутри -пустотно, извне - полно) * 2. 2 * Это положение не нужно в лоб противопоставлять (но диалектически сопоставить) с кажущимся на поверхностный взгляд противоположным утверждением о бес-копечпо.м всплеске сознания внутри носителя сознания, описываемого мною с помощью ¿-функции Дирака . Все дело здесь заключается в диалектическом переходе внешнего во внутреннее и внутреннего во внешнее. Пустотностъ сознания и тематический анализ.мифа 2. Бытие и пустота Монистический взгляд на природу бытия вынуждает нас сделать вывод о том, что небытие не является чем-то, лежащим по ту сторону бытия, но, напротив, высшее единство бытия означает его имманентную соотнесенность со своей абсолютной противоположностью - небытием, то есть последнее включено в само бытие, мало того, оно включено не периферально, но входит в самую сердцевину его. Понятие «пустота» как таковое не нашло своего должного отражения в философских словарях и энциклопедиях. По-видимому, считается достаточной концептоло-гическая институционализация такого понятия, как «ничто». Конечно, эти понятия в некотором смысле тождественны, но в европейской традиции тем не менее закрепилось именно понятие «ничто», да и то с некоторыми оговорками. А вот в восточной философско-религиозной традиции пустота занимает вполне достойное, если можно так выразиться, место. Достаточно указать на махаяну, одно из направлений которой - мадхьямика - совершенно равноправно именуется также как шуньявада, то есть учение о пустоте (шунья, санскр. ¡зипуа), или пустотности (шуньята), в коем она получила свою онтологическую интерпретацию и закрепление. Но все же нужно сказать, что эта традиция больше тяготеет к религиозному осмыслению и наполнению этой категории, нежели к философскому. Поэтому ее исследование необходимо начинать с самых ранних форм мировоззрения, с таких форм, как мифологические и религиозно-архаические. 2.3. Плерома пустотности, или Великий предел - Тай цзи Понятие пустоты (небытия) тенью следует за понятием полноты (бытия) не только как его полное (тотальное) отрицание, но и как парадоксальная форма его дополнения, в своей тотальности образующая Великий предел (Тай цзи). Это означает, что они диалектически взаимопроникают друг друга. Пустота как ничто нередко в истории человеческой ментальности (начиная с первобытных мифологий и архаических религиозных верований) оказывается весьма тесно сопряженной со своей противоположностью - сущим, бытием, пытаясь проникнуть в онтологические глубины сущего, нечто, человеческий разум неизменно натыкается на необходимость привлечения в целях построения полной картины бытия того, что по существу является основанием уничтожения его. 2.4. Инь-ян Наиболее плотно эти смыслы нашли свое выражение в древне-китайской традиции сопоставления (но не радикального противопоставления) двух противоположных начал мироздания в форме их слияния и взаимопорождения, что нашло свое графическое выражение в знаменитом изображении их в форме двух вписанных в круг каплеобразных фигур противоположного цвета. Символом того, что эти противоположности не столько уничтожают, сколько взаимопорождают друг друга, является наличие в этих фигурах вкрапления пятна другого цвета (см. ). Как хорошо известно, инь и ян в китайской философии выражает идею универсальной дуализиро-ванности мира - это не только противопоставление темного и светлого, но и такие оппозиции как внутреннее и внешнее, пассивное и активное, нижнее и верхнее, женское и мужское, земное и небесное, мягкое и твердое и т. д. 3. Тематический анализ сознания и мифа Таким образом, с точки зрения исследования мира как сущего, оппозиция инь-ян задает целый спектр тематически обусловленных подходов, которые можно использовать для тематического анализа мифа (по аналогии с тематическим анализом науки Дж. Холтона (см. ). Данный подход я уже предложил использовать для анализа человеческого сознания как такового, то есть, по существу, уже ставшего, развитого сознания (см. ), исходя из дуплета тем, конституирующих антиномию «пустота - среда». Эта дуплетность характеризует отношение сознание - мир в качестве отношения пустотность - средность. Точно так же, как внешний (окружающий человека) мир обладает «средностью», внутренний (включающий человека) мир обладает пустотностью. Эта пустотность является характеристикой человеческого сознания, как его имманентная (онтологическая) характеристика. И лишь в своей трансцендентности человек преодолевает свою имманентную пустотность, что соответствует его гносеологической сущности. 3.1. Аксиомы аналитики сознания Методологические установки (аксиомы), которые я использую для аналитического исследования сознания, таковы: В.М. Шкарупа 1) человеческое сознание по своей имманентной природе пустотно; 2) средой обитания человеческого сознания является мир, который выступает как трансцендентная природа человеческого сознания, наполняющий последнее определенным (гносеологическим) содержанием; 3) пустота (человеческое сознание) есть инобытие среды (мира), благодаря чему (инобытийности) появляется возможность осуществления идеального, а не реального бытия. 3.2. Расширение оппозиции « пустота-среда» Для целей осуществляющегося сквозь тематическую призму «инь-ян» исследования мифологического сознания как первой наиболее архаической формы человеческого сознания, в которой начинает схватываться сущность мира в качестве пустотной самости сознания, мы должны несколько конкретизировать, а точнее расширить оппозицию «пустота-среда» посредством таких оппозиций, как хаос-космос, смерть-жизнь и др. В этом случае мы действительно обнаруживаем в мифологическом сознании попытку глобального охвата этим последним всей универсальной сущности мироздания, запечатлеваемой в космо-, антропо-теогонических и прочих имярек-гонических миф ах. 3.3. Иллюстрации (мифологические предо-снования представления о пустотно-сти сознания) В полинезийской мифологии тьма, ночь получили наименование По, что символизирует изначальный хаос; эквивалентом По выступает Коре - пустота, ничто . В мифах чаморро (Марианские острова) встречается Пунтан - нетварное божество, существующее в пустоте, который создает из космического яйца или двустворчатой раковины вселенную . В корейской мифологии Токкэби, нечистая сила из разряда квисин (демоны и духи; это понятие, «...прежде подразделявшееся на два компонента - кви и син, связывалось с древнекитайским натурфилософским учением об инь и ян» ), наименованиями которого были, в частности, Ходжу («хозяин пустоты») и Ымхоги («дух тьмы и пустоты»). Его интересной особенностью было то, что он обладал бесплотным телом, благодаря чему ему не составляло труда проникнуть в запертое помещение или влезть в закрытый горшок . В мифах алтайцев и шорцев Ульгень - верховное божество, демиург и громовержец. В шор- ском варианте Ульгень, находящийся в пустоте, «от скуки» изготавливает небо, солнце, ровную землю и пр. . В китайской буддийской мифологии разработана модель двадцати восьми земных и небесных слоев, из которых в более поздний период приобрели значение низший земной слой (населенный демонами и душами умерших грешников), а также верхний земной слой, «пустота» между небом и землею - вот эта-то пустота и является ничем иным, как миром земного существования . Наконец, если обобщенно взглянуть на эту тему, то мы должны отметить ту наиважнейшую роль, которую играет хаос практически во всех мировых мифологиях, выступая в мифологической модели мира в качестве вселенской пустоты (или аморфного состояния), предшествующей творению космоса. Любая вещь со стороны своей зависимости выступает как проявление ничто; лишь не завися, вещь обнаруживает свою самость, чтойность, она тогда выступает как нечто, нечто такое, что автономно, сущностно и в конечном счете субстанциально, или бытийственно (см. ). Эта абсолютная бытийственность, однако, складывается из бесконечного числа сторон относительного, каждая из сторон которого так же существует, как и не существует. Только таким образом и следует понимать субстанциальность любой вещи - как бесконечное приближение относительного существования к существованию абсолютному через преодоление релятивного, зависимого элемента бытия. Китайская философия: Энциклопедический словарь. М., 1994. С. 138. Холтон Дж. Тематический анализ науки. М., 1981. Шкарупа В.М. Тематический анализ сознания // Гуманитарные исследования. Вып. 8. Омск, 2003 (в печати). Мифологический словарь. М., 1991. Философский словарь / Под ред. И.Т. Фролова: 7-е изд. М., 2001. С. 379. Шкарупа В.М. По ту сторону сознания: на пути к основам неклассической теории сознания / / Вестн. Ом. ун-та, 2003. Вып. 3. Я истолкую все, что могу, но не могу истолковать все, что мне хотелось бы. (Гримм)
Мы не сможем проанализировать вышеизложенные мифы и объяснить их происхождение, не дав предварительно краткого изложения научных теорий выдающихся мифологов, которые, словно доктора, всегда расходятся во мнениях. Эти мифы, составляющие интеллектуальное богатство того времени, в которое они были созданы, существовали в устных преданиях задолго до того, как были записаны, и, хотя для нас мифы – всего лишь предмет изучения историков, мы не должны забывать, что их истолкование представляло когда-то живой интерес для людей, чьи нравственные и религиозные убеждения были основаны на этих самых мифах. Воспринимаемые сначала на веру, они, по мере развития цивилизации, стали камнем преткновения. Современный человек содрогается от их грубости, которая его предку-язычнику казалась совершенно естественной, и пытается понять, в чем заключается их примитивный смысл, или найти объяснение, которое удовлетворило бы его более рафинированный вкус. Многие мудрецы и писатели прошлого считали все то, что казалось в мифах «глупым и бессмысленным», простыми физическими аллегориями, а языческие философы, в тщетной надежде избежать насмешек христиан, довели подобные толкования до абсурда. Ученые пытались также представить мифы в качестве исторических событий, изложенных в иносказательной форме, и в качестве моральных аллегорий, которыми, без сомнения, являются мифы о подвигах Геркулеса. Впервые идею о мифах как об исторических фактах высказал Эвхемер (316 г. до н. э.), а сторонником второй теории был Бэкон. Ученики Эвхемера пошли еще дальше – они утверждали, что Зевс был всего-навсего царем Крита, его война с гигантами – подавление мятежа своих подданных, золотой дождь, пролившийся на Данаю, – деньги, которыми была подкуплена ее стража, Прометей, создавший человека из глины, – «просто гиперболическое высказывание о том, что человек был сотворен из глины», а Атлас был астрономом, про которого говорили, что он держит на своих плечах небо. Подобное толкование было доведено до такого абсурда, что стало просто смешным, и реакция на него не замедлила сказаться. Однако с течением времени ученые поняли, что в нем содержится доля истины, и сейчас очень немногие исследователи отказываются верить в то, что некоторые из героических мифов содержат сведения о реально происходивших событиях, а глупый и бессмысленный элемент в мифах трактуется как нечто привнесенное, сходное со сказочным элементом, который содержится в рассказах о Карле Великом, реально существовавшем короле. В XVII веке некоторые философы, пораженные сходством некоторых библейских историй с древними мифами, пришли к выводу, что Библия – это чистая, а мифы – просто искаженная форма Божественного откровения. В XVIII веке появилась новая теория, утверждавшая, что мифы появились как следствие «искажения языка», а антропологи, основываясь на данных сравнительной мифологии, заявляли, что только сочетание человеческой психологии, человеческой мысли и человеческого языка естественным и неизбежным образом породило этот странный конгломерат, называемый античными мифами. Эти две последние школы успешно опровергали или вбирали в себя теории своих предшественников, поэтому краткий обзор их взглядов будет здесь весьма к месту. В то время как филологи сравнивают только мифы, созданные народами одной языковой семьи (как будет показано в нашем кратком обзоре), антропологи обращают свой взор к фольклору всех народов земли и ищут истоки мифов не в языке, который они считают второстепенным фактором, а в способе мышления, который наблюдается на определенном этапе развития у всех народов. Антропологи и сравнительные мифологи не отрицают, что за сравнительно короткий отрезок времени в двести пятьдесят тысяч лет, в течение которого на земле существует человек, мифы могли появиться в одном центре, а потом распространиться оттуда по всему миру. Благодаря миграциям, рабству или обычаю красть жен, а также другим природным или случайным факторам они могли обойти весь свет. Они основывают свои аргументы на том факте, что, подобно тому, как кремневые наконечники стрел встречаются во всех частях света, лишь незначительно различаясь по форме и способу производства, так и мифы всех народов сходны друг с другом, поскольку возникли для удовлетворения одних и тех же потребностей и из одного и того же материала. Они утверждают, что это сходство возникло не потому, «что все народы произошли от одного и того же корня» (как думают филологи), а потому, что они прошли в своем развитии один и тот же этап дикарского мышления. На бесчисленных примерах, взятых из фольклора всех частей света, антропологи доказывают, что все дикари считают себя потомками животных (как правило, одного какого-то зверя, который является племенным или семейным тотемом) и убеждены, что растения, предметы и даже абстрактные явления – живые существа с человеческими органами и чувствами. Для дикаря солнце, луна и звезды – живые существа, но при этом такие же дикари, как и он сам, а поскольку он верит, что многие его соплеменники могут превращаться в животных, то он наделяет этой привилегией и способностью и солнце, и луну, и звезды, а также все остальные объекты природы. Сторонники этой теории далее доказывают, что все дохристианские религии имеют идолов в виде животных, что во всех мифологических системах мира боги любят принимать обличье зверей, и заявляют, что, хотя греки и были весьма цивилизованным народом, мы можем найти в их мифах и религиозных верованиях многочисленные проявления дикарских манер и дикарских взглядов. Они утверждают, что в ту эпоху, когда греки создавали свои мифы, они находились примерно на том же интеллектуальном уровне, что и современные австралийские бушмены, и что все, что цивилизованному человеку кажется иррациональным, современному дикарю представляется частью вполне разумного порядка вещей, а в прошлом казалось таким же естественным и разумным тем народам, о которых мы имеем историческую информацию. Конечно, цивилизованному человеку очень трудно, если не сказать невозможно, представить себя на месте дикаря и рассматривать все, что происходит в мире, с его точки зрения. Но мы можем наблюдать, как функционирует примитивный интеллект, на примере маленьких детей, которые в тот период, когда они еще не овладели членораздельной речью, бьют стол или стул, о который они ударились головой, а позже с удовольствием придумывают самые невероятные истории. Четырехлетняя девочка схватила книгу и начала «читать рассказ», иными словами, сочинять невероятную, но очень красочную сказку о приключениях пони. Остановившись на мгновение, чтобы перевести дыхание, она продолжает: «А теперь эта собака…» Когда же ей напоминают, что это была история о приключениях пони, она, нимало не смущаясь, заявляет, что этот пони был собакой, и продолжает свой рассказ. Теперь, когда она поняла, что смена главного героя привлекла внимание слушателей, или для того, чтобы удовлетворить врожденную страсть детей к чудесному, в течение нескольких последующих минут пони претерпевает столько же превращений, сколько и греческий бог Протей, которые кажутся этой девочке совершенно естественными. Антропологи объясняют мифы о различных трансформациях Юпитера и его превращениях в животных как пережитки тотемической веры человека в свое происхождение от животных, а мифологи считают их аллегориями плодотворного слияния неба, земли, дождя и зерна. Первая школа утверждает также, что миф о Купидоне и Психее, имеющий свои аналоги в историях, встречающихся во всех частях света, был создан для того, чтобы объяснить некоторые странные брачные традиции, существовавшие у отдельных народов (в некоторых странах муж не должен был видеть лица своей жены, пока она не родит первого ребенка, а в других жена не имела права произносить имя своего мужа). Представители же второй школы интерпретируют этот миф как прекрасную аллегорию души и единства веры и любви. В наше время филологическое толкование мифов считается не только более достоверным, но и более поэтичным. Поэтому мы дадим краткий обзор филологической теории вместе с анализом основных мифов, подробно изложенных в этой книге. Согласно представлениям этой школы, мифы являются результатом искажений языка, подобно тому как жемчужина является результатом заболевания моллюска, иными словами, ключ ко всем мифам лежит в языке, а имена богов, как показала сравнительная филология, обозначают, как правило, элементарные или физические явления, то есть солнечный свет, облака, дождь, ветер, огонь и так далее. Чтобы сделать аргументацию филологов более понятной, отметим, что, подобно тому как французский, итальянский и испанский языки произошли от латыни, сама латынь, а также греческий язык и санскрит произошли от единого, более древнего языка. И даже если латынь была бы совсем забыта, то сходство слов, обозначающих, например, понятие «мост» (pons по-латыни, pont по-французски, puente по-испански и ponte по-итальянски), подсказало бы нам, что все эти слова возникли в одном и том же языке и что люди, говорившие на нем, знали, что такое мост, и называли его словом, которое звучит сходно со всеми этими словами. Чтобы подтвердить этот вывод, филологи демонстрируют сходство самых распространенных слов во всех языках одной семьи, показывая (как в примере со словом «отец» в приводимой ниже таблице), что в шестнадцати различных языках оно различается очень незначительно. Самый выдающийся из филологов утверждает, что во время первого, или рематического, периода развития языков в Центральной Азии существовало племя, которое говорило на языке, состоявшем только из односложных слов. Из него развились туранские, арийские и семитские языковые семьи. За этим периодом последовала номадическая эпоха, или эпоха агглютинации, когда мало-помалу языки приобрели те особенности своего строения, которые мы находим во всех диалектах и национальных идиомах арийской или семитской семьи языков, иными словами, в хинди, персидских, греческих, латинских, кельтских, славянских и тевтонских языках и примерно в трех тысячах родственных им диалектах. После эпохи агглютинации и до наступления эпохи наций и «появления первых зачатков литературы», по мнению этого ученого, человечество пережило период, характеризовавшийся по всему миру одними и теми же особенностями и называемый мифологической или мифопоэтической эпохой. Именно в эту эпоху и была создана основная часть огромного мирового фонда мифов. Примитивный человек, не понимая законов природы, причин и следствий явлений, а также естественного хода вещей и пытаясь найти им объяснение, объяснял их единственно доступным ему способом и приписывал всем неодушевленным объектам свои собственные чувства и переживания, полагая, что у них они возникают под действием тех же самых причин, что и у него. Эта тенденция персонифицировать или одушевлять предметы и явления характерна для всех дикарей, которые представляют собой не что иное, как людей на примитивной стадии развития, и в ранних философских системах всего мира солнце, луна и звезды – это живые существа и по своей природе обладают человеческими качествами. Поэзия сохраняет в наших умах старую привычку одушевлять природу, поэтому нам не составляет никакого труда представить себе, как водяным смерчем поднимается из морской пучины огромный великан или морское чудовище, и отразить в соответствующей метафоре его шествие по океанским волнам. Поскольку имена греческих богов и героев в значительной степени соответствуют санскритским названиям явлений природы, то мы можем понять мысли примитивного человека, а очевидный смысл многих слов помогает сохранить в классических легендах следы простого смысла, несмотря на все усилия комментаторов затемнить его. Согласно филологам, эти мысли уже приняли определенную форму в ту далекую эпоху, когда разные нации, рассеянные теперь по лицу земли, занимали общую территорию, говорили на одном языке и составляли единый народ. Конечно, пока о таких явлениях, как небо и солнце, сознательно говорится на языке мифов, значение этих легенд не вызывает сомнений, а действия, приписываемые им, как правило, бывают самыми естественными и соответствуют тому, что они совершают на самом деле. Но с постепенным расселением этого единого народа по земле исходное значение слов забывается, и люди начинают считать их просто именами богов или героев – точно так же, как забылось, что слово «спасибо» когда-то означало «спаси тебя Бог», а слово «остракизм» потеряло всякую связь с раковиной устрицы. Примитивное значение мифа умерло вместе с исходным значением слова. Так, греки забыли, что имя Зевс (Юпитер) означало когда-то яркое небо, и превратили его в царя, правящего человекоподобными существами на Олимпе. Лучше всего объяснить, каким образом возникли многочисленные аномалии и как мифы так тесно переплелись между собой, что теперь уже практически невозможно распутать этот клубок и выявить их исходное значение, поможет сравнение их со снежным комом, к которому, пока он катится с горы, прилипает снег, земля, камни и тому подобные вещи, пока, наконец, в огромном агломерате различных веществ полностью не потеряется из вида первоначальное ядро. Тот факт, что одно и то же явление объясняет многие различные мифы, можно пояснить старым высказыванием: «Все зависит от обстоятельств». Так, солнечное тепло, оказывающее в одних случаях благотворное влияние, в других может стать опасным и даже губительным. Филологи уверены, что все мифы (за исключением имитативных, примером которых может стать история о Беренике) первоначально были мифами о природе. Они разделили их на несколько больших классов, которые включают в себя мифы о небе, солнце, заре, дневном свете, ночи, луне, земле, море, облаках, огне, ветре и, наконец, загробном мире и демонах засухи и тьмы. Мифы о небе Рассматривая их в той последовательности, в которой они изложены в этой книге, мы находим среди мифов о небе Урана, чье имя, как и имя старого индуистского бога Варуна, происходит от санскритского корня var (окутывать, скрывать, покрывать). Этот бог был олицетворением неба, которое окутывает землю, словно покрывалом; далее нам сообщают, что он сбросил гром и молнию, своих детей-циклопов, с горы, где жил, в пропасть, называемую Тартар. Имя Зевс (или Юпитер), означающее то же самое, что и имя индуистского божества Dyaus Pitar, принадлежавшее богу, который олицетворял яркое небо или небеса, также произошло от санскритского корня div или dyu, означавшего «сиять». В санскрите было также существительное «dyu», которое означало «небо» и «день». В древности это имя было присвоено единому богу и поэтому употреблялось греками и другими родственными им народами для выражения чувств, которые они испытывали по отношению к нему, но, поскольку это слово означало также и дневное небо с его переменчивым характером, некоторые фразы, с помощью которых характеризовали небо, стали со временем означать непредсказуемое и непостоянное поведение. Имя Гера (или Юнона), означавшее небесный свет, который является спутником неба, происходит, вероятно, от санскритского «soar» (яркое небо) или «surya» (солнце), а все многочисленные изменения, которые сначала означали просто изменения атмосферных условий, будучи персонифицированными, постепенно создали впечатление ревнивого, капризного, мстительного существа, которого так любили изображать поэты и писатели. Другим олицетворением неба, на этот раз ночного и усыпанного звездами, стал Аргус, чьи многочисленные глаза никогда не закрываются одновременно, но постоянно следят за луной (Ио), вверенной его заботам небесным светом (Юноной), до тех пор пока ветер и дождь (Меркурий) не скроют ее из вида. Мифы о солнце и заре Мифы о солнце, от которых почти невозможно отделить мифы о рассвете, вероятно, самые многочисленные и всегда имеют между собой нечто общее. Первым мифом о солнце, упоминаемым в этой книге, является история о похищении Европы, в котором Европу (яркий, разливающийся по небу свет), рожденную в Финикии (пурпурной стране рассвета), дочь Телефассы (что сияет вдали), уносит из родной земли небо (Юпитер). Его преследует солнце (брат Европы Кадм), который, миновав много стран, убивает дракона (демона засухи и тьмы) и уходит за горизонт (умирает), так и не поймав зари (Европы). Таким образом, мы видим, что Аполлон, имя которого Гелиос по-гречески означает «солнце», не потерял еще для греков своей связи с этим светилом. Греки поклонялись солнцу как сияющему олицетворению дневного света. Другое имя этого бога Феб (властитель жизни и света) еще сильнее подчеркивает характер этого божества. Мы знаем, что он сын неба (Юпитера) и темной ночи (Лето) и родился на «светлом острове Делос», откуда и начинает свой ежедневный путь на запад. Подобно всем солнечным богам, Аполлон прекрасен и светловолос, он всегда весел и сердечен и вооружен стрелами, которые никогда не пролетают мимо цели. Он пускает их в ход как с благой, так и со злой целью, в зависимости от того, какое у него настроение. Иногда ему приходилось против своей воли работать на человека, например, когда он служил Адмету и Лаомедону, а его многочисленные стада представляют собой облака, «пасущиеся на бескрайних небесных лугах». Переполненное вымя небесных коров роняет на землю капли дождя. Небесное молоко крадут ветер (Меркурий) или демон бури (Как) или нечестивые спутники Улисса, которые заплатили за это святотатство своей жизнью. Привязанность солнца к заре отражена в мифе о его любви к Короне, которую он погубил своими раскаленными лучами, а «поскольку солнце естественным образом считалось божеством, возвращающим жизнь» после зимы или болезни, то сын Аполлона и Корониды (Эскулап) наделяется волшебной силой целителя. Солнце по той же самой причине вело постоянную войну против холода и болезней и в этой борьбе использовало против демона засухи, тьмы и болезней (Пифона) свои испепеляющие лучи, или стрелы. Эти стрелы, в той или иной форме, неизменно появляются в каждом мифе о солнце. В рассказ о Дафне, имя которой происходит от слова «Дахан» или «рассвет», по-санскритски, мы встречаемся с другой версией той же самой истории. Солнце, влюбленное в рассвет, становится причиной его смерти. Некоторые мифологи утверждали, что Дафна – это олицетворение утренней росы, которая испаряется под влиянием жаркого дыхания Солнца и не оставляет никаких следов своего существования, кроме пышной растительности. В мифе о Цефале и Прокре снова появляется солнце, которое своими смертоносными лучами, само не желая того, убивает свою любимую Прокру, когда она бродит в лесной чаще (то есть там, где роса сохраняется дольше всего). Такое толкование было подтверждено филологическими исследованиями, которые показали, что имя Прокра происходит от санскритского слова «брызгать», а суть мифа о ней можно изложить тремя простыми фразами: «солнце любит росу», «утро любит солнце» и «солнце уничтожает росу». В мифе об Орфее и Эвридике одни мифологи видят олицетворение ветра, который вырывает с корнем деревья, пролетая над ними и исполняя свою дикую музыку, другие – символ утра с быстро погибающей красотой Эвридики, чье имя, как и имя «Европа», произошло от санскритского слова, означающего «свет зари, распространяющийся по всему небу». Эвридика является олицетворением света, поглощаемого на закате драконом тьмы. Орфея иногда считают также солнцем, погружающимся в пучину тьмы в надежде поймать исчезающий рассвет, Эвридику, а поскольку заря (Эвридика) появляется не там, куда село солнце, а на противоположной стороне неба и сама исчезает, когда солнце поднимается высоко, то говорят, что Орфей слишком быстро обернулся, чтобы посмотреть на нее, и расстался с женой, которую так сильно любил. Смерть Орфея в лесу, когда его покинули силы, а его отрубленная голова плыла по течению, повторяя имя жены, возможно, олицетворяет либо последнее дуновение ветерка, либо солнце, садящееся в кроваво-красные облака. В мифе о Фаэтоне, чье имя означает «яркий и сияющий», приводится описание золотого дворца и колесницы солнца. Нам рассказывают, что предприимчивый юноша, усевшись на место своего отца, наносит природе невосполнимый вред и, в наказание за то, что он не сумел справиться с солнечными конями (летучими белыми облаками), был низвергнут на землю молнией, пущенной рукой Юпитера. Этот миф появился из фраз, характеризовавших засуху, вызванную колесницей Гелиоса, которой управлял человек, не умевший обращаться с его жеребцами. Гибель Фаэтона под ударами молнии олицетворяет конец засухи, когда на землю обрушивается гроза с проливным дождем. Историю о Диане и Эндимионе тоже можно рассматривать как миф о солнце, в котором имя Эндимион обозначает «угасающее солнце, которое садится за гору Латмус, чтобы отдохнуть» (эту гору называли «горой забвения», ее название – одного корня со словом «лето»). Мюллер, большой авторитет в филологии, рассказывает нам, что в древнем поэтическом и богатом пословицами языке Элиса люди использовали такие выражения, как «Селена любит Эндимиона и следит за ним взглядом» вместо «становится поздно», «Селена обнимает Эндимиона» вместо «солнце садится, и поднимается луна», «Селена целует Эндимиона, и он погружается в сон» вместо «наступила ночь». Эти выражения употреблялись еще долго после того, как их реальное значение забылось, а поскольку ум человеческий стремится все объяснить, а также придумать что-нибудь, то появилась история о том, как молодого юношу Эндимиона полюбила девушка по имени Селена. Миф об Адонисе некоторые мифологи считают еще одним солнечным мифом, в котором солнце, ненадолго появившееся над горизонтом, погибает от клыков вепря, демона тьмы. Его горько оплакивает рассвет или заря (Венера), которая отказывается без него жить. Миф о Тантале (солнце), который во время засухи предлагает Юпитеру тело своего собственного сына Пелоса (высохшие плоды) и в наказание за это обрекается на голод и мучительную жажду, – еще одна история, основанная на выражении, которое употреблялось во времена засухи, когда жара становилась невыносимой и солнце сжигало плоды своими раскаленными лучами. В этом случае люди восклицали: «Тантал убивает и жарит своих собственных детей!» Аналогичным образом камень, который Сизиф с большим трудом втаскивает на вершину горы по ее крутому склону, только для того, чтобы увидеть, как он, окутанный большим облаком пыли, снова катится вниз и исчезает в темной пропасти, трактуется как олицетворение солнца, которое, не успев достичь зенита, снова катится за горизонт. Имя Иксион было идентифицировано с санскритским словом «акшана», означавшим того, кто привязан к колесу. Ученые доказывают, что от этого слова произошли греческое слово «axon» (ось), латинское «axis» и английское «axle». Это вращающееся колесо огня олицетворяет яркий солнечный день, к которому Иксион был прикован по приказу Юпитера (неба) за то, что осмелился оскорбить Юнону (царицу голубого воздуха). Диа, жена Иксиона, была богиней зари, как и Европа, Корона, Дафна, Прокра, Эвридика, Венера в вышеизложенных мифах. Одним из величайших солнечных героев является, без сомнения, полубог Геркулес, рожденный в Аргосе (это слово означает «яркость») от неба (Юпитера) и зари (Алкмены). Будучи еще младенцем, он убивает змеев тьмы и всю свою жизнь работает с неугасимой энергией и неистощимым терпением, никогда не отдыхая и совершая двенадцать великих подвигов, которые трактуются как двенадцать знаков зодиака, двенадцать месяцев солнечного года или двенадцать часов солнечного сияния. Подобно Аполлону и Кадму, Геркулесу приходится против воли работать на людей. В юности он был женат на Мегаре и, подобно Танталу, в приступе безумия убил своих детей. Потом он полюбил Иолу, темно-фиолетовую тучу, но вскоре был вынужден покинуть ее. Он совершает подвиги, убивая по пути бесчисленных демонов засухи и тьмы, и посещает заколдованные сады гесперид – символ западного сектора неба и облаков на закате. Основную часть своей жизни он проводит с Деянирой («супругой, приносящей гибель»), олицетворением дневного света, но к концу жизни снова встречает Иолу, которая превратилась в прекрасный закат. И тогда Деянира (дневной свет), ревнуя к красоте соперницы, посылает Геркулесу отравленный плащ кентавра Несса. Он надевает этот плащ, но тот жжет его тело, и Геркулес тщетно пытается сорвать его с окровавленных членов. Потом он поднимается на костер и заканчивает жизнь в ярком пламени, которое олицетворяет солнце, садящееся в пылающие алые облака. Как и все герои солнечных мифов, Геркулес владел отравленными стрелами, которые всегда попадали в цель (слово «ios» – «копье» звучит точно так же, как и «ios» – «яд»), которых он лишился только перед самой смертью. Мифы о Персее тоже принадлежат к категории солнечных мифов. Даная, его мать, является, по одним толкованиям, землей (слово «dano» означает «иссушенная земля»), а по другим – заря, дочь Акрисия (тьмы), родилась в Аргосе (яркость). Любимая Юпитером, всеохватывающим небом, она родила златовласого Персея, олицетворение яркого солнечного дня. Он, подобно многим другим солнечным героям, сразу после рождения покидает родную землю из-за пророчества, гласящего, что он убьет тьму, которая его и породила. Достигнув совершеннолетия, он, против своей воли, отправляется в далекий край туманов (землю сестер Грай), чтобы убить ужасную Медузу («звездную ночь, гордящуюся своей красотой, но обреченную на гибель с восходом солнца»). Персей убивает ее с помощью своего непобедимого меча, то есть солнечных лучей, проникающих повсюду, а потом уничтожает чудовище засухи и женится на Андромеде, еще одном олицетворении зари, дочери Целия и Кассиопеи, которые являются персонификацией ночи и тьмы. Вместе с Андромедой Персей, чье имя означает «губитель», посещает свою родную страну и осуществляет пророчество оракула – убивает Акрисия (тьму), который его породил. В афинском мифе Тесей представляет собой солнце. Его отцом был Эгей (море, название которого происходит от слова «aisso» – «двигаться быстро, подобно волнам»), а матерью – Эфра (чистый воздух). Он живет там, где родился, в Трозене, а потом, набравшись силы, поднимает непобедимый меч и отправляется на поиски своего отца, совершая по пути множество подвигов на благо людей. Он убивает Минотавра, ужасное чудовище тьмы, и уводит за собой рассвет (Ариадну), которую он, однако, вынужден был вскоре после этого бросить на острове Наксос. Далее он становится невольным виновником смерти своего отца, сражается с кентаврами (олицетворением облаков, через которые солнечным лучам иногда приходится пробивать себе путь), ненадолго спускается в Тартар, откуда снова поднимается на землю. Наконец, мы видим его мужем Федры (сумерек), сестры прекрасной зари, которую он любил в юности. В конце своей богатой событиями жизни он был сброшен со скалы в море – это символ солнца, которое на закате кажется падающим в море. В мифе об аргонавтах мы встречаемся с Афамасом, женившемся на Нефеле (тумане). Их детьми были Фрикс и Гелла (холодный и теплый воздух, или олицетворение облаков), которых унес далеко на восток баран, золотое руно которого является олицетворением солнечных лучей). Он помог им спастись от злой мачехи Ино (яркого солнечного света), которая хотела их погубить. Гелла, олицетворение конденсирующегося на высоте водяного пара, падает в море, где и погибает. Корабль «Арго» представляет собой символ земли как родителя, содержащего в себе семена всех живых существ. Его команду составили многие солнечные герои, все они отправились на поиски золотого руна (солнечных лучей), которым Ясон завладевает с помощью Медеи (зари), убив дракона (демона засухи). Ээт, отец Медеи, олицетворяет собой тьму, которая тщетно пытается вернуть домой своих детей, зарю и свет, после того как их увезло всепобеждающее солнце. Потом Ясон влюбляется в Главку (яркий солнечный свет), а ткань для отравленного одеяния, от которого она погибла, была соткана Медеей, превратившейся теперь в вечерние сумерки. Медея садится в колесницу, запряженную драконом, и улетает на восток, бросая своего постаревшего мужа, который уже готов погрузиться в смертельный сон. Мелеагр тоже был солнечным героем. После участия в походе аргонавтов и странствий по свету он вернулся домой, убил вепря (или демона засухи), влюбился в Аталанту (девушку-зарю), но покинул ее и, наконец, погиб от руки своей собственной матери, бросившей в огонь бревно, от которого зависела его жизнь. В фиванском солнечном мифе Лаий (производное от того же самого корня, что и Лето и Латмус) является символом тьмы. Женившись на Иокасте (подобно Иоле, олицетворяющей окрашенные в фиолетовый свет облака на рассвете), становится отцом Эдипа, которому было суждено убить его. Младенца Эдипа бросили в горах на верную гибель – это символ горизонтальных лучей восходящего солнца, которые какое-то время лежат на горных склонах, перед тем как снова подняться и отправиться в свой дневной путь. Эдип, подобно Кадму, Аполлону, Геркулесу, Персею, Тесею и Ясону, вынужден был покинуть родину. После долгих странствий он встретил Лаия (тьму), который дал ему жизнь, и убил его. Потом он убивает ужасное чудовище Сфинкса, символ засухи, чье имя означает «тот, кто крепко связывает», иными словами, запирает дождь в облаках и вызывает этим великое бедствие. Подчиняясь велению безжалостной судьбы, Эдип женился на своей матери, Иокасте, превратившейся теперь в фиолетовые облака сумерек, и окончил свою жизнь среди вспышек молний и грома. До конца его жизненного пути его сопровождала Антигона (бледный свет, который появляется над солнцем во время заката). Эта история, смысл которой вначале заключался только в том, что солнце (Эдип) убивает тьму (Лаия) и некоторое время находится на небе, покрытом облаками фиолетового оттенка (Иокаста), со временем утратила свое физическое значение. Фиванцы добавили к ней трагический конец, ибо им казалось, что человек, совершивший подобные преступления, должен понести справедливое наказание. Что касается Эвменид, или Эриний, то они сначала олицетворяли просто дневной свет, от которого ничего нельзя было утаить. Потом их постепенно стали считать богинями, расследующими преступления и наказывающими за них. Именно они хватали преступника и тащили его в Гадес, чтобы подвергнуть там мучительным пыткам. В мифе о Беллерофонте, хотя это имя произошло от слов «Bellero» («сила тьмы, засуха, зима или смертный грех») и «phon» или «phontes» (производное от санскритского «hanta», означающего «убийца»), греки забыли значение первой части имени и заявили, что герой погубил Беллеро, своего брата, и из-за этого невольного убийства был изгнан из дома и вынужден был странствовать по свету. Мы видим, что герой, оклеветанный Антией (зарей), уходит из ее дома, а потом, сам того не желая, получает задание убить Химеру (чудовище засухи). Он выполняет это задание благодаря своему оружию и Пегасу (облакам), рожденному из морского тумана. В тех местах, куда ступали копыта этого коня, появлялись новые источники родниковой воды. Беллерофонт, после долгих странствий, соединяется, наконец, с Филоноей, олицетворяющей сумерки, и заканчивает свою жизнь тем, что низвергается с неба в царство тьмы под ударом молнии Юпитера. Падение Беллерофонта олицетворяет быстрый спуск солнца вечером, а Алейнская равнина – это то широкое пространство угасающего света, через которое печально проходит одинокое солнце на закате. В истории Троянской войны мы видим несколько солнечных мифов, поскольку Парис, Менелай, Агамемнон и Ахилл имеют равные права называться олицетворением солнца. Они любят Энону, Елену, Клитемнестру, Брисеиду, различные персонификации зари, и бросают их или сами оказываются брошенными своими возлюбленными, которых они снова встречают в конце своего жизненного пути. Парис видит Энону и гибнет вместе с ней в огне погребального костра, Менелай возвращает себе Елену, с которой погибает на западе, Агамемнон возвращается к своей Клитемнестре и погибает от ее руки, принимая ванну, а Ахилл, пережив период тоски, находит свою смерть после того, как прекрасная Брисеида возвращается к нему. Подобно Персею и Эдипу, Парис в детстве был брошен в горах, но выжил, чтобы выполнить свое предназначение. Он становится, хотя и косвенной, причиной смерти своих родителей. В этом мифе Елену (прекрасную зарю или сумерки), в санскритском соответствует Sarama, рожденная небом (Юпитером) и ночью (Ледой – производное от того же самого корня, что и «Лето», «Латмус» и «Лаий»), крадет Парис, которого некоторые мифологи вместо солнца отождествляют с индуистским Panis (или ночными демонами). Он увозит сумерки (Елену) во время непродолжительного отсутствия ее мужа далеко на восток, где, после борьбы за право владеть ею и ее богатствами, вынужден освободить Елену и возвращает ее мужу, которому она подчинялась раньше. Осада Трои, таким образом, трактуется как повторение ежедневной осады востока силами солнца, которое каждый вечер лишается своих ярчайших сокровищ на западе. Ахилл, подобно многим другим солнечным героям, сражается за чужое дело, он олицетворяет солнце, прячущееся за облаками, а мирмидонцы – это его помощники-лучи, которых больше видно, когда солнце спряталось. Патрокл – это слабое отражение солнечного великолепия, он занимает по отношению к своему патрону такое же положение, как и Фаэтон по отношению к Гелиосу, и, подобно Фаэтону, рано погибает. Мифы об Улиссе воспроизводят историю Геркулеса и Персея, ибо Улисс в юности, женившись на Пенелопе, вынужден был покинуть красавицу жену, чтобы сражаться за чужое дело. По пути назад, несмотря на его страстное желание поскорее соединиться с оплакивавшей его супругой, он не может свернуть с дороги, которая предназначена ему богами. Его задерживает у себя Цирцея (луна), которая ткет воздушные ткани, и Калипсо (нимфа тьмы), но ни та ни другая не могут удержать его у себя навсегда, и он возвращается домой, надев маску, после посещения Фаесской земли (страны облаков и тумана). Только убив женихов Пенелопы (гряду светлых вечерних облаков), он сбрасывает свои лохмотья нищего, чтобы короткое время побыть с ней, а потом навеки сгинуть на западе. Большая часть мифов о заре объяснялась нами одновременно с солнечными мифами, с которыми они тесно переплетены. Однако одно олицетворение зари стоит особняком. Это Минерва, чье греческое имя Афина происходит, как и Дафна, от санскритского «дахана» или «ахана», что означает «рассветный луч». Это помогает понять, почему греки верили, что она родилась из головы Зевса (неба). Постепенно Минерва стала олицетворять просвещенный и дарящий знания небесный свет, ибо на санскрите то же самое слово означает «пробуждать» и «знать». Латиняне соединяли имя Минерва со словом «mens», имевшее то же значение, что и греческое «nos» и английское «mind» («ум»). Лунные мифы В лунных мифах самым важным персонажем была Диана, охотница с рогом в руках, ибо для древних луна была не безжизненным шаром из камней и глыб. Диана, подобно своему брату-близнецу Аполлону, была дочерью неба (Юпитера) и ночи (Латоны). Она также владела яркими стрелами, которые всегда попадали в цель, а во время своих ночных прогулок по небу с любовью смотрела в лицо заходящему солнцу (Эндимиону). Ио и Цирцея, о которых уже говорилось, тоже олицетворяли луну, а странствия Ино представляют собой путешествия по ночному небу. Мифы о земле В мифах о земле, помимо тех, о которых уже шла речь в нашем рассказе о солнечных мифах, мы встречаем Гею и Рею, матерей и жен неба и времени, проглатывающих своих собственных детей, которые олицетворяют дни, чередой сменяющие друг друга. Нам встречаются также Церера, или Деметра, «мать всех вещей», и девушка Кора (или Прозерпина), потерю которой горько оплакивает мать, ибо ее унес Плутон в подземное царство, откуда она уходит только по приказу Юпитера. Пока Церера оплакивает дочь, земля бесплодна, и кажется, что все смертное должно погибнуть. Но когда Прозерпина (весна или растительность) возвращалась из подземного мира, люди говорили, что дочь земли вернулась во всей своей красе, а когда лето уступало место зиме, они говорили, что прекрасное дитя было украдено у матери темными силами, которые держали ее в заточении под землей. Поэтому скорбь Цереры – это поэтическое выражение уныния, которое царит на земле в мрачные зимние месяцы. Морские мифы Морские мифы рассказывают нам об Океане и Нептуне (сотрясателе земли), чье имя состоит из слов, означающих «могущественный деспот», и чьи зеленые волосы окружают всю землю. Нам сообщают, что он любит землю (Цереру), которую обнимает, и что он женился на Амфитрите, с грациозной, скользящей походкой, которая сумела его очаровать. Дворец Нептуна расположен на дне моря, недалеко от берегов Греции; говорят, что он объезжает свои владения в быстрой колеснице, которую везут золотые или белогривые жеребцы. Нерей, еще одно олицетворение моря, чье имя производится от слова «nao» («лететь»), совершенно неотделим от среды, где он обитает, даже в его греческой интерпретации. Неотделимы от моря также тритоны, океаниды, нереиды и сладкоголосые сирены, которых, помимо всего прочего, считали еще и олицетворением ветров. Мифы об облаках Мифы об облаках, которые мы уже неоднократно упоминали, включают в себя не только солнечные стада, кентавров, Нефея, Геллу и Пегаса, но, поскольку в примитивном арийском фольклоре небо само было голубым морем, а облака – кораблями, плывущими по нему, то лодка Харона считалась одним из этих кораблей, а золоченый челнок, в котором солнце ежедневно возвращалось на восток, – другим. Поскольку древние арии обозначали одним и тем же словом облако и гору (ибо скопления туч на горизонте были так похожи на Альпийские горы), мифы об облаках и горах часто одни и те же. Одним из облачных мифов является история Ниобы. Согласно некоторым мифологам, Ниоба была олицетворением облачности. Ее дети, многочисленные туманы, не уступают по красоте Аполлону и Диане, от чьих ярких стрел они безжалостно погибают. Ниоба так горько оплакивает их безвременную кончину, что растворяется в дожде из слез, который превращается в лед на вершинах гор. Согласно другим исследователям, она была еще и олицетворением зимы, а ее слезы представляют собой капель, порождаемую солнечными лучами (стрелами Аполлона). Огненные мифы Огненные мифы также составляют большой класс мифов и включают в себя рассказы о циклопах (гром и молния), детях неба и земли (их единственный горящий глаз считался символом солнца). Они выковали ужасные огненные стрелы, оружие неба (Юпитера), с помощью которых он одержал победу над всеми своими врагами и стал верховным владыкой мира. Титаны являются символами подземного огня и вулканической деятельности. Они обитают глубоко под землей, но иногда появляются на поверхности, хватают огромные каменные глыбы и разбрасывают с оглушающим ревом, а при падении этих глыб земля сотрясается. В этой группе мифов мы находим также историю о Прометее, чье имя произошло от санскритского «pramantha» (палочка для добывания огня). Ученые доказали, что благодетель человечества Прометей, укравший на Олимпе огонь и подаривший его людям как самый ценный свой дар, сначала был простым олицетворением молнии («небесный жезл, который высекает огонь из облаков»), но греки напрочь позабыли об этом значении и толковали это слово как «предвидящий» и считали, что Прометей наделен даром пророчества. Вулкан (или Гефест), чье имя означает «яркость пламени», еще один герой огненных мифов, родился крошечным, поскольку огонь возгорается от маленькой искры. Его имя – производное от индуистского «agni», от которого произошло латинское слово «ignis» и английский глагол «ignite» (зажигать). Вулкан живет преимущественно в жерле вулкана, где сильный жар сохраняет металлы в расплавленном состоянии, и бог огня придает им такую форму, какую захочет. А поскольку небесный огонь часто ассоциируется с животворящей силой природы, то индуистский Агни считался не только богом огня, но и покровителем брака, а греки, выражая эту идею, соединили в супружеском союзе Гефеста и богиню семьи Афродиту. Греческая Гестия (или латинская Веста) также была олицетворением огня, а поскольку ее имя сохранило свое первоначальное значение, то она до конца оставалась домашним алтарем, символом мира и единства в семье и источником ее богатства и процветания. Но ее алтарем был не только очаг в доме или священный огонь в городском храме; считалось, что в центре земли расположен очаг огня, подобный очагу, находящемуся в центре Вселенной. Мифы о ветре В мифах о ветре главным героем был Меркурий (или Гермес). Древние верили, что он был сыном неба (Юпитера) и равнин (Майя) и через несколько часов после рождения вырос во много раз, украл солнечное стадо (облака) и, раздув огромный костер, зажарил нескольких быков, а на рассвете проскользнул в свою колыбельку. С насмешливой улыбкой он вспомнил обо всех своих проделках и преспокойно уснул. Его имя, производное от санскритского «sarameias», означает «летний утренний ветерок». Именно он, как бог ветра, уносил души умерших в Гадес, ибо древние думали, что ветер наполнен душами усопших. Меркурий – это лживый, лукавый бог ветра, который изобрел музыку, его музыка – это мелодия ветров, которая пробуждает в людях чувство радости или грусти, сожаления или желания, страха или надежды, беспечного веселья и глубочайшего отчаяния. Другим олицетворением ветра был Марс (или Арес), сын неба (Юпитера) и небесного света (Юноны), родившийся в продуваемой всеми ветрами Фракии и радующийся, когда до его ушей доносится шум и гром битвы. Он непостоянен и капризен, и если кому-то удается победить его, то он отвечает на это громким ревом. Его имя произошло от того же корня, что и имя индийского бога Марутса, и означает «точильщик» или «сокрушитель». Сначала этим словом называли бурю, в которой небо сливается с землей, и потому Арес ассоциировался с беспорядком и разгромом. От и Эфиальт, огромные сыновья Нептуна, также сначала были простым олицетворением ветра и урагана. Имя второго обозначает «того, кто прыгает». Хотя эти гиганты отличались очень короткой жизнью, они могли очень быстро увеличиваться в размерах и становиться огромными, что наполняло сердца людей и богов ужасом, пока стрелы солнца не убивали их. Пан, Эол, его многочисленное потомство и гарпии также были божествами ветра, которые у греков никогда не теряли своего первоначального характера и потому обожествлялись просто как олицетворения первоначальных элементов. Подземный мир В мифах о засухе, тьме и подземном мире действуют Пифон, Гидра, Герион, горгоны, грайи, Минотавр, Сфинкс, Химера и другие персонажи, о которых мы уже говорили. Но главными действующими лицами были Цербер (мрачный трехголовый страж загробного царства) и Плутон (или Аид), чье имя означает «дарующий богатство» или «невидимый», который жадно утаскивает все, что встречается ему на пути, в свое царство и никогда ничего не отдает назад. Таково физическое толкование различных поэтических мифов, которые составляют основу классической литературы и которые были неиссякаемым источником вдохновения для поэтов и художников всех времен. Мифология - форма общественного сознания, характерная для раннего античного периода. Философия и мифология - смежные дисциплины. Мифология создала возможность для развития философии, став ее первобытной, упрощенной версией. Она была единственной формой сознания древних людей, и определяла взгляды человека на окружающий мир и самого себя. Термин «мифология» образован путем слияния греческих слов «мифос» (предание) и «логос» (учение). Под ним понимают собрание рассказов, имеющих религиозное значение или раздел науки. Каждый из них повествует об отдельной мировоззренческой теме. Цель - объяснение мироустройства и происхождения человека. Способ изучения мифов - теоретические подходы К. Г, Юнга и Э. Кассирера, Р. Барта. Независимо от выбранного подхода изучения, исследователи выделяют одинаковую структуру. В нее входит 3 компонента: В литературоведении выделяют 2 функции мифов: До появления философского мышления они выполняли роль науки, способствуя развитию общества. Есть несколько классификаций, рассматриваемых мифологией. Общая классификация включает: Сюжеты мифов разных народов, географически отдаленных друг от друга, часто имеют схожий сюжет. Наука до сих пор не имеет четкого объяснения этого феномена. У философии и мифа тесная связь. История мифологии уходит корнями в первобытное прошлое человечества, развиваясь вплоть до становления Древней Греции. Мифологические верования Древней Греции заложили основу для формирования философского мировоззрения. Мифология раннего античного периода создается на основе верования в богов, живущих на горе Олимп и управляющих судьбами людей. Многие из мифов того периода сохранились в первозданном виде и изучаются современными литературоведами. В них фигурируют не только боги, но и люди, и волшебные создания. В мифах о загробной жизни часто упоминается Цербер - огромный трехглавый пес, охраняющий царство Аида, бога смерти. Многим знакома история о создании Галатеи - статуи прекрасной женщины, которую оживила любовь скульптора. Первым толчком к формированию философии стала необходимость каталогизации мифов. Это требовало логического переосмысления и рационализации. Античные философы не стремились полностью опровергнуть мифы. Они искали в мифических текстах подтверждения теориям о происхождении мира и пытались соотнести его с окружающей действительностью. Платон, которого называют основателем античной философии, считал необходимым противопоставлять логос (разум) и миф. Это дает возможность осознать, что человеческому сознанию доступна малая часть знаний о мире, и стремиться к поиску истины. Мифы – важная часть философского учения, он является способом рефлексии. Произойдя из общего корня, философия и мифология имеют ряд сходств и различий: Разница между философией и мифологией не противопоставляет эти отрасли друг другу. Она подчеркивает необходимость разнообразия способов познания мира и невозможность его полноценного изучения ограниченным набором методов. Анализ философского эссе «Миф о Сизифе» Камю А. Романцева Е. ФГБОУ ВО Саратовский ГМУ им. В.И. Разумовского Минздрава РФ Кафедра философии, гуманитарных наук и психологии Научный руководитель - доцент А.А. Живайкина В своем философском эссе Камю А. поднимает один из самых актуальных вопросов философии «Стоит ли жизнь труда быть прожитой?» ответ на который автор дает в заключительной главе эссе, в честь которой собственно оно и было названо. Итак, вопрос, который задает автор, волновал, безусловно, каждого философа, вопрос о смысле жизни человека. И в первой же главе, автор предлагает нам ответ и решение этого вопроса. А. Камю ставит нас перед фактом - о том, в какой именно мере самоубийство есть решение задачи, задаваемой абсурдом: никакого смысла в жизни нет и говорить о нем нечего. Стоит принять решение, стоит ли жить эту бессмысленную жизнь или нет. Но жизнь не столько бессмысленна, сколько абсурдна. Чувство абсурда, которое возникает в «недрах сердца» ложится в основу философии А. Камю. «Предметом настоящего эссе как раз является это отношение между абсурдом и самоубийством, вопрос о том, в какой именно мере самоубийство есть решение задачи, задаваемой абсурдом». Для начала стоит разобраться в самом термине - «абсурд». «Абсурд»- неуловимое чувство, зарождающееся в глубине самой души достаточно спонтанно. По своей глубине чувство это схоже с сердечными переживаниями, внешне которые могут вовсе и не проявляться, но интенсивно изнурять человека изнутри. Человек абсурда приходит к тому, что все в мире иллюзорно и отчасти даже смехотворно, как, например, театр, которым сам А. Камю как ни странно, увлекался, он писал пьесы и даже сам участвовал в них - «актер царит в мире приходящего». Он принимает множество ликов и проживает сотни историй чужих жизней, а,следовательно, все легче с ними расстается, тем самым выполняя закон абсурда - не важно качество действий для создания опыта, важно их количество. «Абсурд - это разлад». Он рождается не только в самом человеке, он рождается в сочетанном взаимодействии человека и мира. Абсурд не предполагается никакой надежды на хороший исход, но от него не надо бежать, как советуют экзистенциалисты. Его стоит принять и изжить его в максимальной степени. Следовательно, самоубийство никак не может решить проблему абсурда, обрывая его не на пике своей возможности. Именно к этому выводу приходить писатель. Камю считал, что смысл жизни не дан, а задан. Смысл жизни должен быть внутри нас, а не вовне. Искание смысла жизни есть борьба против тьмы бессмыслия, это внутреннее преображение, внутреннее творчество человеком самого себя. Он рассказывает нам о Сизифе, чья история известна каждому человеку. Жизнь героя кажется именно абсурдной, каждый день безнадежно вкатывать камень на скалу, а затем бежать за падающим камнем вниз. Но Сизиф, по - мнению, Камю А., счастлив, он изживает абсурд максимально, наслаждаясь своим бесконечным трудом. Чувство абсурда возникает в результате трудов разума, позволяющих переоценить свое предназначение. Автор создает новое прочтение для греческой легенды, связав ее с идей рутинности работы современного человека. Исследуется проблема корреляции мифа и науки как познавательных практик в концепциях представителей отечественной философии мифа – А.Ф. Лосева и Я.Э. Голосовкера. Выделены тенденции, связанные с реабилитацией мифа как когнитивного феномена в работах указанных авторов. Эксплицирована позиция А.Ф. Лосева, обосновывающая в контексте диалектического метода наличие в мифе как форме мировоззрения логики, структуры и принципиальных закономерностей. Доказывается идея справедливости тенденции к легитимизации мифологического стиля мышления как способа познания. Обоснована философская позиция Я.Э. Голосовкера, связанная с отказом от трактовки категории воображения как препятствия для научного познания и утверждающая воображение в качестве эффективного эвристического метода, характерного для мифа. Эстетика, в которой воображение играет одну из важных ролей, лежала в основании онтологии, в рамках которой формировался теоретический способ познания, ставший впоследствии фундаментальной характеристикой науки. На основании анализа концепций философии мифа А.Ф. Лосева и Я.Э. Голосовкера сформулированы характеристики мифа, позволяющие характеризовать его как форму знания, обладающую значительным гносеологическим потенциалом и в рамках античной культуры и в контексте неклассической научной рациональности. неклассическая наука воображение Диалектика 2. Кассирер Э. Философия символических форм. Том 2. Мифологическое мышление. – М.- СПб.: Университетская книга, 2001. – 280 с. 3. Лосев А.Ф. Диалектика мифа. – М.: Академический проект, 2008. – 303 с. 4. Найдыш В.М. Философия мифологии. XIX – начало XXI в. – М.: Альфа-М, 2004. – 544 с. 5. Потебня А.А. Слово и миф. – М.: Правда, 1989. – 622 с. Традиция системного изучения мифа в отечественной философской мысли формируется во второй половине XIX века . Это, безусловно, не означает, что до этого периода не существовало работ, посвященных описанию мифа. Однако такие исследования в подавляющем большинстве носили весьма эклектичный характер и не имели в своем основании четкой теоретико-методологической структуры, позволявшей приходить к выработке научных концепций мифа. Такая ситуация была связана, в частности, с сохранением в социально-политической сфере феодальных, по сути, отношений, что негативно влияло на свободное развитие философской мысли. Отставание от европейской социально-философской традиции (в частности, в опыте построения и применения теоретических конструкций и подходов) привело к распространению исследований, основывающихся, прежде всего (а иногда и исключительно), на эмпирическом материале, стихийно собираемом и не связанным с серьезным теоретическим осмыслением.
Кроме этого, развитие философии мифа затруднялось в связи с влиянием двух во многом полярных факторов. С одной стороны, это рост в середине XIX века революционно-демократического движения, вылившегося в сфере общественно-философских идей в тенденцию радикальной секуляризации мышления. Это привело к достаточно прохладному отношению к вопросам изучения народной культуры и мифологии . С другой стороны, господство христианской идеологии зачастую также являлось препятствием для развития теоретического анализа мифа, поскольку монотеистическая доктрина православия существенно сокращала возможности изучения мифа как своеобразной формы мировоззрения, искусственно распространяя представления о «исконном единобожии» славян на дохристианские языческие верования. В конце XIX века отечественная традиция изучения мифа претерпевает серьезные изменения. В первую очередь они были связаны с формированием теоретических оснований (в немалой степени под влиянием европейской философии) исследований мифа, выразившихся в развитии лингвистических теорий и так называемом «гносеологическом повороте». В рамках последнего ученые целенаправленно обращают свое внимание на познание сущности мифа как продукта деятельности сознания и психологических аспектов мифологического мировоззрения, утверждая необходимость анализа мифа на основании строго научного подхода и серьезных теоретических разработок. В этом контексте одними из наиболее концептуально оформленных исследований в сфере соотношения мифа и науки в отечественной философской традиции XX века стали работы таких философов, как А.Ф. Лосев и Я.Э. Голосовкер, к анализу которых мы и обратимся в рамках заявленной нами проблематики. Являясь автором фундаментальных трудов по античной культуре и философии, религиоведению, в качестве одной из главных своих задач А.Ф. Лосев ставит изучение мифа. Анализ мифологического мировоззрения должен осуществляться исходя из сущности самого мифа, поскольку попытки объяснения с позиции других форм знания неизбежно приводят к искажению и выхолащиванию его содержания. Как пишет сам философ, «Миф должен быть взят как миф
, без сведения его на то, что не есть он сам. Только имея такое чистое
определение и описание мифа, можно приступать к объяснению его с той или иной гетерогенной точки зрения...Поэтому необходимо дать существенно-смысловое, то есть феноменологическое вскрытие мифа, взятого как таковой, самостоятельно взятого самим по себе» . Иными словами, А.Ф. Лосев стремится получить позитивное знание о мифе, подразумевая под «позитивностью» именно анализ мифа на основании собственных его закономерностей, а никак не позитивизм как философское направление, которое, по его мнению, осуществляет «насильственное изгнание» из мифа его истинного содержания. Тем не менее, экспликация логики мифа, несмотря на необходимость изучения его в «чистом» виде, требует определенной метапозиции, без которой любые попытки такой экспликации окажутся лишь механическим описанием мифологических сюжетов. В качестве указанной метапозиции у А.Ф. Лосева выступает диалектическая логика, с помощью которой реализуется задача анализа онтологических оснований мифа. Научная критика мифа, обвиняющая миф, в частности, в абсолютной фантастичности используемых им категорий, не может в полной мере считаться объективной, так как многие фундаментальные понятия самой науки (такие, например, как пространство и время) носят умозрительный (читай - субъективный) характер. Миф же, напротив, не содержит «ничего случайного, ненужного, произвольного, выдуманного или фантастического...и имеет строжайшую и определеннейшую структуру и есть логически, то есть, прежде всего, диалектически, необходимая категория сознания и бытия вообще» . А.Ф. Лосев отказывает мифу в наличии идеального характера, утверждая вещественность мифа, понимая последнюю как погруженность мифического субъекта в непосредственно переживаемую действительность. Миф и наука принципиально различны и основание этого различия лежит, в частности, в плоскости характеристики интенций этих форм сознания применительно к феноменам окружающего мира. Непосредственности, эмоциональности, живописности восприятия в мифе противостоит отвлеченный, абстрактный характер схем и выводов науки, сущность объективизма которой заключается в «правильности соответствия отвлеченного закона и формулы с эмпирической текучестью явлений» . Несостоятельна, согласно А.Ф. Лосеву, позиция, утверждающая миф и науку как низшую и высшую стадии развития общественного сознания (здесь выводы А.Ф. Лосева во многом предвосхищают взгляды К. Хюбнера). Показателен в этой связи пример картезианской философии, лежащей в основании новоевропейской науки. Избирая в качестве априорной онтологической и гносеологической установки «cogito, ergo sum», Р. Декарт опирается на идею субъекта, являющуюся, по мнению А.Ф. Лосева, ничем иным, как «бессознательным вероучением» и «индивидуалистической мифологией». Взятые в «чистом» виде закономерности науки действительно являются абстракциями, никак не связанными с мифом. Однако это лишь идеальный образ науки. Реально же существующая наука так или иначе базируется на логике мифа (вслед за рассмотренным выше примером А.Ф. Лосев указывает на механику Ньютона, ориентирующуюся на тезис о бесконечности и однородности пространства, демонстрирующий, по А.Ф. Лосеву, непредставимость мира в строго определенных научных категориях, а значит, мифологичность механицизма; также мифологично, по сути, понятие атома, поскольку материальность последнего подразумевает возможность делимости, что противоречит положениям классической физики ). Еще большую связь с мифом мы можем усмотреть в квантовой физике, где корпускулярно-волновой дуализм микромира актуализирует такое понятие, как «чудо», функционирующее в рамках мифологического мировоззрения . А.Ф. Лосев далее полемизирует с Э. Кассирером, обвиняя последнего в сведении к абсурду логики мифа посредством утверждения о неразличении в мифе истинного и кажущегося, представляемого и действительного. А.Ф. Лосев стремится доказать, что такого рода дифференциация в мифе существует, так же как и истинность, структура и принципиальные закономерности. С одной стороны, такая критика оправдана. С другой стороны, А.Ф. Лосев во многом приписывает Э. Кассиреру те выводы, которых тот не делает. Так, если Э. Кассирер ведет речь об отсутствии в мифе четких границ между истинным и кажущимся, то это никоим образом не означает для Э. Кассирера отсутствия в мифе самой категории истины. Тем более Э. Кассирер не отрицает наличия в мифе как форме объективации сознания закономерностей, образующих определенную структуру. Другое дело, что, как было сказано, Э. Кассирер не дает ясной характеристики указанных закономерностей, однако это ни в коей мере не означает того, что их, с точки зрения Э. Кассирера, не существует. Напротив, немецкий ученый утверждает необходимость их тщательного изучения . Интересны рассуждения А.Ф. Лосева о такой категории, как отрешенность. Характеризуя это понятие, А.Ф. Лосев подчеркивает мифическую его природу, так как отрешенность «объединяет вещи в каком-то новом плане, лишая их присущей им естественной раздельности» . Отрешенность выводит предметы и процессы из рамок их логических дефиниций, не позволяющих создать целостную картину их взаимодействия. Как пишет ученый, «то, что мы называем обычным течением вещей, есть тоже результат некоего нашего мифического взгляда, так как и здесь вещи все же не даны в своих изолированных функциях и нее даны как отвлеченные понятия» . Иными словами, мы не воспринимаем мир в жестких категориальных границах определенных понятий, а создаем синкретическую картину, отвлекаясь от строго логического содержания этих понятий. Природа отрешенности проистекает из логики мифологического мышления, однако не ограничивается ею. Мифическая отрешенность есть, по А.Ф. Лосеву, «отрешенность от чисто отвлеченного и дискретного существования. Она есть та специальная сфера, в которую погружаются отвлеченные понятия, чтобы превратиться в живые вещи живого восприятия» . Отсюда вытекает еще одна особенность мифа - он является личностной характеристикой. Вне личности не может существовать указанного выше «живого восприятия», а значит, невозможен и сам миф. Тем не менее, личностный характер мифа реализуется в истории, связан с ней, следовательно, попытки позитивистской философии осудить миф как крайнее проявление субъективизма, безосновательны, поскольку и сама «реально существующая наука» не может быть понята вне личностных аспектов. Миф выступает у А.Ф. Лосева в качестве «личностной истории», представляющей собой единственно возможную целостную форму восприятия мира. В этой связи проблема взаимоотношений мифа и науки рассматривается А.Ф. Лосевым в логике легитимизации мифологического стиля мышления в условиях доминирования позитивистской традиции и сводится во многом к критике сциентизма и реабилитации мифа как мировоззренческой установки. При этом очевидно влияние на позицию ученого идей православия, проявляющихся как в характеристике отдельных аспектов мифа (таких, как догматичность, сущность понятия Троицы и т.д.), так и при описании своеобразия мифологической картины мира в целом. Также необходимо отметить не всегда одинаковую по своей глубине степень аргументации, приводимой А.Ф. Лосевым в защиту выдвигаемых им тезисов. Зачастую указанная аргументация сводится к сугубо эмоциональным по своему характеру высказываниям, лишь в незначительной мере подкрепленным логическими основаниями. Тем не менее, несомненно, огромное эвристическое значение философии мифа А.Ф. Лосева не только в рамках отечественной гуманитарной мысли, но и в контексте общеевропейской философской традиции. Еще один исследователь, обративший внимание на проблему сопоставления мифа и науки, - Я.Э. Голосовкер. В качестве предмета своего анализа он выбирает воображение как одно из оснований познавательного процесса. По мнению автора, одной из серьезных ошибок философии (особенно позитивистской) является оценка воображения как препятствия для научного познания. Это связано с утверждением тождественности воображения и аффекта, а поскольку последнему нет места в познавательных операциях, то и воображению отказывается в праве на существование в рамках научной деятельности. Как следствие, возникает «понимание мифологического мышления, то есть мышления под господством воображения, как некоего антипода знанию - иначе говоря, как мышления при господстве перепуганной и пугающей фантазии. Это мифологическое мышление принимается только за мышление первобытное и примитивное, причем само воображение снижается до мышления инфантильного. Оно предоставляется, пожалуй, искусству, поэзии как сфере, оперирующей образами, то есть методами того же мифологического мышления» . Я.Э. Голосовкер утверждает несостоятельность подобного понимания воображения, обосновывая роль последнего как важной составляющей познавательного процесса в целом, вне зависимости от форм, в которых этот процесс реализуется. В этой связи Я.Э. Голосовкер обращается к греческому мифу, заложившему основы для появления европейской науки. Синкретизм в восприятии мира у эллинов был тесно связан с ярко выраженным эстетическим характером этого восприятия и именно эстетика (в которой воображение играет одну из важных ролей) лежала в основании онтологии . Я.Э. Голосовкер пишет о том, что в рамках этой онтологии формировался теоретический способ познания, ставший впоследствии фундаментальной характеристикой науки. Но становление теории как инструмента научного познания базировалось на деятельности воображения, которое «познавая теоретически, угадывало раньше и глубже то, что только впоследствии докажет наука, ибо имагинативный, то есть воображаемый, объект «мифа» не есть только «выдумка», а есть одновременно познанная тайна объективного мира и есть нечто предугаданное в нем; в имагинативном, или воображаемом, объекте мифа заключен действительный реальный объект. И поскольку содержание, то есть тайна действительного объекта, беспредельна и микрокосмична, постольку и «имагинативный объект» насыщен смыслом, как рог изобилия - пищей. Это обилие внутреннего содержания или «бесконечность» смысла мифа сохранила и сохраняет нам мифологический образ на тысячелетия, несмотря на новые научные аспекты и на новые понятия нашего разума или на новые вещи нашего быта» . Логика мифа («логика чудесного») сохраняет такую категорию формальной логики, как причинность, но кардинально меняет модальность последней. Причиной в мифе является желание того или иного персонажа или очевидная необходимость какого-либо действия, не нуждающаяся в дискурсивном обосновании здравого смысла. При этом логика мифа сохраняет вещественность, материальность объектов и процессов, отнюдь не превращаясь в абсолютно метафизическое мышление, поскольку воображение, на деятельности которого строится указанная логика, «снимает» действительность в ее чувственной, вещественной данности. Таким образом, миф не является антиподом здравого смысла, а представляет собой своеобразную онтологию того же предметного мира, но онтологию синкретическую, базирующуюся на творческом потенциале воображения. Я.Э. Голосовкер продолжает традицию «реабилитации» мифа, избирая средством для этого категорию воображения, которое обуславливает «логику чудесного». Ее алогичность (с точки зрения здравого смысла) на деле представляет собой стройную систему мышления, позволяющую создать не только онтологические основания картины мира, но и (что для Я.Э. Голосовкера наиболее важно в контексте сравнения мифа с наукой) выступающую в качестве гносеологической модели. Миф описывается как мировоззрение, отличающееся от научного по ряду принципиальных критериев, но это не отличие низшей формы от высшей, а отличие разных
форм знания, чье сравнение на основании степени развитости некорректно. Однако, рассматривая микромир как объект современной науки, мы должны констатировать гносеологическую актуальность воображения для исследования такого рода объектов. Логика мифа выступает у Я.Э. Голосовкера как логика образа (смыслообраза), являющегося источником для формирования всего содержания мышления, поскольку любая идея есть во многом результат первичного образа (а, значит, воображения). Поэтому, в частности, мы, несмотря на кажущуюся алогичность мифа, обнаруживаем «удивительную последовательность логики мифа, в основе которой лежит творческая логика человеческого воображения, которое открывается нам одновременно как дар комбинирования и как дар познания» . Если с точки зрения логики событий, происходящих в макромире, миф алогичен, то процессы, происходящие в микромире, демонстрируют значительную ограниченность возможностей применения логики «здравого смысла» для их изучения. Стохастический характер выводов, корпускулярно-волновой дуализм, феномен пространства-времени, относительность как решающий фактор - эти и другие характеристики квантовой физики удивительным образом коррелируют с логикой мифологического мышления. Я.Э. Голосовкер пишет: «Оказывается, что примат воображения над опытом здравого смысла у наивного реалиста в мифотворческом мышлении подобен примату теории над опытом в микрофизике и микрохимии» . Как и в мифе, многие явления микромира могут быть представлены только как интеллектуальные образования или метафоры. Они не могут быть поняты в качестве материальных объектов, обладающих причинностью, поэтому мыслительные операции с ними возможны на основе воображения (тени в Аиде как элемент мифа и природа электрона как элемент физического микромира). Таким образом, идеи Я.Э. Голосовкера, одного из первых отечественных ученых, сделавшего предметом своего изучения проблему корреляции мифа и науки, вполне укладываются в русло общеевропейской традиции XX века в изучении данного вопроса. Миф у него характеризуется как форма знания, обладающая значительным гносеологическим потенциалом и в рамках античной культуры и в контексте неклассической научной рациональности конца XIX -начала XX века. Рецензенты:
Корниенко А.А., д.филос.н., профессор, зав. кафедрой философии Института социально-гуманитарных технологий Национального исследовательского Томского политехнического университета, г. Томск. Ардашкин И.Б., д.филос.н., доцент, профессор кафедры философии Института социально-гуманитарных технологий Национального исследовательского Томского политехнического университета, г. Томск.Основные положения мифологии
Структура
Функции
Виды
Мифология – прародительница философии
Мифология и философия: сравнительный анализ
Библиографическая ссылка
Тычкин П.Б. МИФ КАК КОГНИТИВНЫЙ ФЕНОМЕН В ФИЛОСОФИИ А. Ф. ЛОСЕВА И Я. Э. ГОЛОСОВКЕРА // Современные проблемы науки и образования. – 2014. – № 3.;
URL: http://science-education.ru/ru/article/view?id=13453 (дата обращения: 26.12.2019).
Предлагаем вашему вниманию журналы, издающиеся в издательстве «Академия Естествознания»
